21 июня Рособрнадзор лишил аккредитации один из лучших частных вузов в России — Московскую высшую школу социальных и экономических наук (Шанинку). В конце 2016 года то же ведомство отобрало лицензию у негосударственного Европейского университета в Санкт-Петербурге, который тоже относится к числу лучших центров гуманитарной науки в стране.
РОН отобрал аккредитацию у Шанинки и лицензию у Европейского университета в Санкт-Петербурге. Может быть, у этих университетов и правда что-то не в порядке?
Скажем прямо, что-то наверняка не в порядке. Нет оснований не верить соответствующим актам. Как можно узнать из экспертного заключения, часть дисциплин в Шанинке «не формирует профессиональные компетенции, соответствующие видам профессиональной деятельности, на которые ориентирована образовательная программа». Это звучит угрожающе, но в действительности найти такое нарушение несложно. Дело в том, что список компетенций, которые должны формировать учебные курсы, утверждены образовательным Госстандартом. И если, к примеру, в программе университета нет специального параграфа, озаглавленного «компетенции», в котором бы декларировалось, скажем, что курс «История социологии» направлен на развитие «способности накапливать и актуализировать потенциал личностного, интеллектуального и культурного роста» (Общекультурная компетенция — 1), или компетенции называются не так, как предписывает называть их Госстандарт, или был нарушен порядок, в котором, по замыслу ведущих теоретиков дидактики, студенты должны их приобретать — этого уже достаточно проверяющим, чтобы составить отрицательное заключение.
Университет уличили и в других столь же масштабных нарушениях. Несколько заведующих кафедрами не имели звания доцента (для получения которого надо написать учебное пособие длиной 15–20 страниц и после преподавания в течение пяти лет в должности доцента отправить соответствующие бумаги в ВАК). Обычно для назначения на должность заведующего кафедрой человека со степенью кандидата, но без звания доцента оформляется протокол внутриуниверситетской аттестационной комиссии, рекомендующей на эту должность претендента с учетом «обладания практическим опытом». Протоколы, однако, тоже не были оформлены. Кроме того, какая-то часть семинаров проводилась социологами за чертой города Москвы. Этого хватило, чтобы признать университетские программы не соответствующими требованиям для получения государственной аккредитации.
Неужели вуз могут закрыть из-за таких мелочей?
Вообще говоря, именно из-за таких мелочей вузы обычно и закрывают. Анализ замечаний в заключениях Рособрнадзора показывает, что большинство из них касается оформления документов, а не организации учебного процесса. Типичные нарушения выглядят так: в рабочих программах дисциплин не сформулированы конечные результаты обучения в связи с осваиваемыми знаниями, умениями и приобретаемыми компетенциями в целом по образовательной программе; не ведется специальный реестр бланков документов об образовании и о квалификации; в образовательных организациях договоры о целевом обучении в 2016 году заключены после начала целевого приема [студентов] либо не имеют даты и (или) номера. Если же замечания касаются организации учебного процесса, они основаны не на наблюдении за самим процессом (или его результатами), а на многочисленных документах, которые вынужден производить университет, и на результатах формальных тестов, которые, впрочем, раздаются далеко не всегда.
Значительная часть проверок вообще не является выездными — проверяющие не посещают физически учреждения, и даже там, где они появляются, эксперты Рособрнадзора в основном работают с бумагами. Обычно у экспертов просто нет времени на общение со студентами и преподавателями, ведь объем документов, который им нужно отсмотреть за несколько дней, может заполнить кабинет средних размеров. Документация, необходимая для аккредитации одной магистерской программы по социальным наукам, требует более 10 тысяч страниц всевозможных документов. В Шанинке проверяющие провели некоторое время, общаясь со студентами и проверяя их знания, — и это отличается от сложившейся практики, когда преподаватели отдают проверяющим уже заполненные тесты.
В чем-то проверка похожа на судебное заседание в отсутствие вещественных доказательств: от обвиняемого требуется представить внутренне непротиворечивый отчет об организации учебного процесса. Пока в показаниях не будет явных несоответствий, вина, скорее всего, не будет доказана, поскольку следователи не собирают улики самостоятельно. Если на бумаге все сходится, то никто не проверяет, например, наличие студентов в аудитории, равно как и существование самой аудитории.
А что, нельзя построить учебный процесс в соответствии с требованиями Госстандарта и подготовить к проверке все документы так, чтобы не к чему было придраться?
Кажется, ни у кого до сих пор не получалось. Во-первых, жизнь сложнее схемы. Преподаватели, например, регулярно заболевают, уезжают или увольняются, ломая четкий график занятий; их лекции приходится переносить, тем самым сбивая с трудом выстроенное расписание. Во-вторых, некоторые требования Госстандарта выглядят откровенно взятыми с потолка и противоречащими основным целям и задачам образовательного процесса. Скажем, профессор и студенты не могут договориться посвятить дополнительное занятие какой-то теме, которая кажется им важной или требующей разбора, если это не предусмотрено программой, и не могут обсуждать только что вышедшие важные работы, если те не включены в список литературы в самом начале учебного года. В-третьих — и это, пожалуй, главное, — объем бумаг, которые необходимо представить комиссии, настолько велик, что в них все равно обнаружится масса ошибок, даже если процесс организован в полном соответствии с планом.
В этом смысле безупречно подготовиться к проверке почти невозможно. Речь может идти только о чуть большей или чуть меньшей степени готовности. Существенно сильнее, чем состояние документов, на исход проверки влияет отношение экспертов. Иногда у проверяющих складываются хорошие отношения с проверяемыми, и тогда проверка превращается в совместное приведение документов в соответствующий вид. Благодушно настроенный эксперт может не только не заметить найденные ошибки, но и подсказать, как нужно правильно оформить ту или иную бумагу. В одном из интервью, взятых в 2018 году в рамках исследования Центра институционального анализа науки и образования, это было описано так:
«У нас было чувство, что мы встретимся с гидрой, с монстром, но нам попался идеальный эксперт. Эксперт не открыл ни одной папки, которые мы ему напечатали. Изредка он просил ему что-то показать, стандарт или приказ. Сам он ни разу не сел и не открыл коробку. Более того, все его протоколы мы делали сами. Иногда он подсказывал, как нужно сделать иначе. Давайте вы переделаете, привезете и покажете».
Не всегда, однако, эксперты относятся к проверяемым так благожелательно и могут даже специально искать слабые места. Хотя Рособрнадзор при случае любит указать, что эксперты не играют никакой роли, лишь проверяя состояние вуза пункт за пунктом по письменным инструкциям, в реальности их роль значительна.
Как тогда эксперты определяют, к каким вузам можно отнестись благодушно, а какие закрыть?
На этот вопрос вряд ли кто-то знает полный ответ. Легче сказать, что невлияет на риски оказаться под проверкой и быть закрытым впоследствии. В своем анализе работы Рособрнадзора мы брали в качестве предикторов всевозможную статистику официального Мониторинга эффективности образовательных организаций, собираемую Министерством образования и науки. Оказалось, что большинство показателей качества работы организации не защищают университеты от проверки, а признание «эффективным» частного вуза имеет и вовсе малое значение. Иными словами, критерии, по которым Минобрнауки официально определяет, какой вуз эффективный, а какой — нет, практически не влияют на решения Рособрнадзора проверять или не проверять, закрывать или не закрывать. А что же влияет? Легкой целью оказываются маленькие вузы, филиалы и частные вузы. Если они оказались неэффективными, то их с гораздо большей вероятностью закроют, в отличие от неэффективного государственного вуза. К слову, ни Европейский университет, ни Шанинка не только никогда не признавались неэффективными, но и, наоборот, занимали по некоторым показателям первые места в Мониторинге эффективности (так, Европейский в 2016 году стал первым по двум показателям, в том числе по научно-исследовательской работе).
Почему это так? Отсутствие статистической связи между эффективностью, как ее понимает министерство, и исходом проверки не обязательно значит, что эффективность вовсе не играет никакой роли. Скорее наличие у вуза сильных сторон часто сопровождается наличием слабых сторон, которые являются их оборотной стороной, причем, с точки зрения Рособрнадзора, последние перевешивают первые.
Любая организация в любой момент располагает ограниченным объемом ресурсов. Эти ресурсы могут быть использованы разными путями: они могут быть присвоены руководством, могут быть направлены на развитие качества преподавания и исследований (например, на зарплаты, нужные, чтобы привлечь и удержать сильных преподавателей). Также они могут быть пущены на подготовку к проверке Рособрнадзора, причем значимыми ресурсами в последнем случае будут как деньги (можно нанять целый отдел методистов, которые будут отвечать за бумаги), так и время преподавателей (которые будут сами составлять программы вместо того, чтобы писать статьи и готовиться к лекциям). Наконец, ресурсы могут быть просто бездарно растрачены. Понятно, что в случае абсолютно бездарного распоряжения ресурсами или их беззастенчивого присвоения пройти проверку не удастся. Тем не менее ее не удастся пройти и в том случае, если ресурсы будут пущены на развитие. Если вместо методистов нанять крупных ученых, то есть большой риск не получить правильно оформленного списка компетенций, поскольку заставлять известных ученых проделывать заведомо бессмысленную работу обычно не удается. В этом смысле университет, который рассматривает качество образования всерьез, является такой же готовой жертвой Рособрнадзора, как тот, в котором ректор прикарманивает половину бюджета.
Может быть, проверяющие хотят «договориться»?
К чести Рособрнадзора и его представителей, в наших интервью с теми, кто преодолел проверку, ни разу не упоминались конверты или чемоданы с деньгами (хотя многократно упоминались походы в ресторан, экскурсия на пивзавод, билеты в Мариинку и путешествия на кораблике по Неве). Вероятно, играет роль «личная химия», возникающая между проверяющими и представителями принимающей стороны.
При этом на установку экспертов могут повлиять не подношения проверяемого, а какие-то третьи стороны, от конкурентов на локальном рынке, которым перепадают студенты закрытого вуза, до атаки на вуз по политическим причинам. Социологические методы не позволяют нам узнать, что имеет место в каждом конкретном случае. Можем только заметить, что любая разросшаяся сверх меры система правил на самом деле увеличивает, а не сокращает произвол того, кто оценивает их исполнение. Когда правила потенциально позволяют закрыть любой вуз, руки того, кто выбирает жертву, ничем не связаны.
Почему эксперты в своей оценке не ориентируются на мнение профессионального сообщества? Они же сами преподаватели, а не чиновники?
Действительно, эксперты — сотрудники вузов, и, по идее, в ходе экспертизы они должны представлять академическое сообщество. Любой преподаватель может пройти экзамен и быть включенным в реестр экспертов. Не совсем ясно, как затем из них формируются команды, проверяющие конкретный вуз. На счету некоторых экспертов-ударников десятки проверок, в то время как другие, кажется, не участвовали ни в одной. Об этой механике мы пока не можем ничего сказать. Однако, располагая биографиями экспертов, мы можем сделать некоторые выводы о людях, изъявивших собственное желание стать проверяющими. Они представляют средние во всех отношениях вузы — не самые сильные и известные, хотя и не самые слабые; они часто занимают административные, а не преподавательские позиции и обычно работают в тех самых учебно-методических отделах, которые отвечают за подготовку документации к проверкам. Большинство экспертов также имитирует какое-то подобие научной жизни: для них характерна более высокая доля статьей в плохих журналах, по сравнению со случайной выборкой ученых, а приличная часть из них попадалась на прямом плагиате.
Эксперт Никонова Светлана Александровна, подписавшая заключение против Шанинки, — вполне типичный представитель корпуса экспертов: сотрудник ректората по учебной работе, автор нескольких статей в «мусорном» сегменте базы научных изданий Scopus, включая печально известный Mediterranean Journal of Social Sciences (все в соавторстве с большим числом коллег), защитившая диссертацию со значительным количеством текстуальных совпадений с чужими работами. Легко понять, что могло привести ее в эксперты: с одной стороны, полезный опыт, позволяющий подготовиться к проверкам самой, с другой — приятнее проверять, чем быть проверяемым. Наиболее удручающим в этой истории является то, что Никонова является типичным представителем категории людей, которые откликаются первыми, когда министерство призывает на подмогу научное сообщество.
Можно ли отбиться от Рособрнадзора?
За последние несколько лет известно несколько десятков попыток оспорить решения РОН, однако среди них практически нет историй успеха, хотя даже формальных оснований для оспаривания решений всегда есть немало. Эксперты, как и те, кого они проверяют, делают ошибки в бумагах или пытаются упростить себе жизнь, идя на прямые нарушения процедуры. Тем не менее суд обычно смотрит на ошибки экспертов снисходительнее, чем последние — на ошибки университетов.
Но ведь плохих вузов и правда много. Как надо было бы построить работу РОН, чтобы он закрывал только их?
Это большой вопрос, на который ни одна страна не нашла удовлетворительного ответа. Везде чиновники хотят давать деньги только тем, кто показал свою эффективность, а преподаватели и ученые не довольны тем, как их эффективность оценивается. Редко они могут прийти к общему мнению о том, как было бы лучше это делать.
Если и есть какой-то консенсус, то по поводу следующего: экспертная оценка должна быть обращена на существенные характеристики образования и исследований, а не на детали оформления документов; она должна проводиться признанными учеными в каждой конкретной дисциплинарной области (скажем, математики проверяют факультет математики, а историки — историков). Такие проверки должны проводиться сравнительно редко (поскольку признанных ученых не так много, а времени у них и того меньше) и, вероятно, лишь тогда, когда есть основания подозревать какое-то неблагополучие.
Рособрнадзор не делал никакой попытки мобилизовать ресурс естественной агрессивности ученых, направленной на тех, кто профанирует их ремесло. Существование такой здоровой агрессии наглядно продемонстрировал экспертный совет ВАК, который рекомендовал лишить министра культуры Владимира Мединского ученой степени доктора наук. Вместо этого Рособрнадзор мобилизовал естественную агрессивность бюрократов, направленную на тех, кто заполняет бумаги не по установленной форме. Но на примере Мединского и других мы видим, что все могло бы быть и иначе.
